ДВА ВОЗВРАЩЕНИЯ
(Рассказы Андрея Платонова «Семейство» и «Семья Иванова»)
В творчестве любого писателя нетрудно обнаружить повторяющиеся мотивы. Менее распространены, но нередки случаи, когда из одного произведения в другое переходит группа, «связка» мотивов и типологически сходных персонажей. Если же оказывается, что автор на новом витке творчества повторно использовал базовую мотивную конструкцию, воспроизвел «матрицу» прежнего своего произведения, можно заключить, что перед нами своего рода парафраз сюжета, вариация темы.
Именно такой пример являют два платоновских рассказа, разделенных десятилетней дистанцией. Простое сравнение убеждает в том, что в них весьма много общего. Характерно уже сходство заглавий – «Семейство» и «Семья Иванова»1 (далее «С» и «СИ»), которое еще очевиднее при сопоставлении имен главных героев: Иван Портнов2 – Алексей Иванов. Впрочем, исходя из заглавий, правильнее сказать, что герои в этих рассказах не только «персональные», но и коллективные, поскольку в обоих случаях актуализирована семейная тема. Отметим еще ряд параллельных мотивов.
1. Обе фабулы обусловлены прекращением войны. Первая фраза «С»: «Война окончилась на краю страны»3 (4, 310); «СИ» начинается с «убытия» Иванова (и Маши) из армии по демобилизации (5, 415–416). Попытавшись связать начало действия «С» с реальными историческими обстоятельствами, получим две возможные точки отсчета. Вероятнее всего, под «краем страны» подразумевается взятие Крыма осенью 1920 г.4 – тогда возвращение героя происходит зимой 1920/1921 гг.5 Можно также предположить, что имеются в виду военные действия на Дальнем Востоке, где к концу октября 1922 г. завершилась эвакуация японских войск, – в этом случае начало рассказа следует отнести к зиме 1922/1923 гг.; однако такой версии противоречат голод и разруха, о которых идет речь в начале рассказа: в 1923 г., тем более в Москве, ситуация была уже не столь катастрофичной. Хотя имеется и «знак» более позднего периода: среди вернувшихся заводчан назван Густав Лист, воевавший «на туркестанском фронте» (4, 311), – этот фронт существовал до 1926 г. Платонов не обозначает конкретные исторические рамки, создавая обобщенный образ глобальной войны и военной эры – характерно умозаключение жены Портнова: «…война была велика» (4, 311). Действие «СИ» происходит в сентябре (5, 426); если подразумевается война с Германией, то Иванов уезжает из армии примерно через два – два с половиной месяца после «действительного» объявления о демобилизации6. Как и в случае с «С», можно также предположить, что речь идет о Дальнем Востоке (советско-японская война завершилась именно в сентябре 1945 г.); однако данной версии противоречит то, что Иванов и Маша чересчур «быстро» оказываются на родине: она едет менее трех суток, а он примерно на сутки больше (5, 418). 2. В том и другом случае на войне находится отец семейства и основная сюжетная ситуация связана с его возвращением. Существенно, что оба героя примерно одного возраста7, занимают в фабулах центральное место и именно на их точку зрения преимущественно ориентировано повествование. 3. Основное содержание рассказов составляет переход к мирной жизни не только и не столько в конкретно-практическом, бытовом, сколько в экзистенциальном плане – как обретение «невоенного» мироощущения. Проблема остается ведущей на всем протяжении произведений, причем не получает «окончательного» разрешения. В финале «С» Портнов хочет опять «пережить битву и снова вернуться домой» (4, 320; здесь и далее курсив в цитатах – мой). В «СИ» повествование «обрывается» в момент, когда Иванов делает шаг на «дорожку» со ступени движущегося вагона (5, 439): герой оставлен автором буквально «на грани» решительного поступка.
4. В обоих рассказах реализован мотив «задержанного» возвращения: в «С» герой «опаздывает» на несколько месяцев, в «СИ» – на пять дней. Отметим, впрочем, радикальную разницу: если в первом случае у задержки нет конкретной «точки отсчета» (кроме общего окончания войны) и причина «опоздания» Портнова не акцентирована, то во втором случае задержка становится важнейшей темой как в чисто фабульном, так и в содержательном отношении – это знак «раздвоения» героя и т.д. «Опоздание с войны» является доминантой характера Иванова8; и характерно, что «финальный» шаг он делает навстречу также опаздывающим, не поспевающим за поездом детям. 5. Семья героя состоит из жены и двух детей – мальчика и девочки. Впрочем, в «С» такая ситуация имеет место лишь вначале, когда у героя «дети-двоешки» (4, 310) Сергей и Мария9 (4, 315). Через год после его возвращения рождается новый мальчик, который вскоре умирает (4, 313–314), а в течение двух следующих лет добавляются еще два мальчика (4, 315). В непродолжительной фабуле «СИ», разумеется, нет места подобным событиям. Однако заметим, что наряду с одиннадцатилетним (5, 419) Петрушкой и пятилетней (5, 420) Настей к числу «детей» Иванова в известной степени принадлежит и «просторная Маша» – показателен ее ответ на просьбу о поцелуе: «Я вообразила, что вы мне папа… Отцы у дочерей не спрашивают» (5, 417–418). Функционально противопоставленная семье героя, Маша «замещает» одновременно жену и детей Иванова. Вместе с тем актуализирована «сестринская» функция: героиню «называли “просторной Машей” за ее большой рост и сердце, вмещающее, как у истинной сестры, всех братьев в одну любовь и никого в отдельности»10 (5, 417). 6. В обоих рассказах жена выходит к поездам встречать мужа, но, утомившись ожиданием, в итоге «опаздывает» к его приезду. Жена Портнова действует наугад: «Она бывала на разных вокзалах и стояла там в стороне, пропуская мимо тысячи людей, которые возвращались с фронта… уже привыкла приходить назад одна, без мужа» (4, 311). В «СИ» Любовь Васильевна (предупрежденная телеграммой Иванова) после трех дней, бесполезно проведенных на вокзале, на четвертый встречает только «ночной поезд», а на шестой все же решает пойти на вокзал днем, но, отпросившись с работы, сперва заходит домой и, таким образом, опаздывает к поезду (5, 419).
7. Герой сначала встречается с детьми; свидание с женой происходит не на вокзале, а дома. Портнов приходит домой, когда там присутствуют только спящие сын и дочь (4, 312) – хотя назвать это встречей можно лишь с долей условности. Любовь Васильевна «на четвертый день… послала на вокзал детей», а на шестой день туда отправился один Петрушка. Характерно, что мотив единения с детьми акцентирован и в обоих финалах: Портнов мечтает вновь «пережить битву и победу» «рядом с миллионами выросших детей» (4, 320); Иванов физически движется навстречу детям.
Можно было бы указать и другие параллели, но, думается, из приведенных наблюдений ясно, что сюжетные схемы «C» и «СИ» во многом сходны и рассказы тематически близки. При этом вновь подчеркнем разницу сюжетных «масштабов»: в «СИ», где доминируют психологические проблемы, события длятся всего семь дней, а действие «С», если подходить к хронологии формально, занимает около 12 лет11 – таким образом, его заключительный эпизод «совпадает» с периодом написания рассказа12, построенный «семейством» утопический мир должен восприниматься (с поправкой на художественную условность) как отражение реальности середины 1930-х гг. Однако именно эпический масштаб изображаемых перемен не позволяет подходить к сюжету «С» исключительно с жизнеподобными мерками. В образе Портнова важны символические смыслы – недаром его индивидуальные качества явно превышают возможности обычного человека.
Возвращаясь к эпизоду длительного «встречания» с войны, отметим в «С» причину настойчивости жены героя: на ее предположение, что муж, как многие другие, «кончился без вести», «в комиссии по справкам» говорят, «что Иван Никодимович Портнов должен быть жив. Она тогда стала ходить на станцию и встречать поезда» (4, 311). Учитывая, что никакой конкретной информации о Портнове нет (иначе жена не встречала бы поезда наугад), можем заключить, что «комиссия» выражает не столько предположение, сколько императивную необходимость: слово «должен» – намек на «неуничтожимость» героя, который не может быть убит в принципе.
Такую интерпретацию поддерживает и портрет вернувшегося с войны: о силе Портнова сказано, что ей «тесна всякая смерть» (4, 312), тем самым смерть переходит из абстрактного в конкретное понятие, обретая качества «измеримости», «пространственности», – она «несостоятельна» перед несокрушимой витальностью героя. Тело Портнова представлено как сгусток «жизненного вещества», которое «обнажалось наружу в виде каменистых бугров и трудных предметов» (4, 312). Органическая сила явлена в непосредственном, «чистом» виде, персонаж подобен «первоматерии»: «…тело присутствующего человека походило на вскопанную нежилую13 землю14, и его невозможно было погладить или обнять как-либо» (4, 312). «Геоморфность», тождество с землей стимулирует двойной ряд ассоциаций. С одной стороны, герою приданы «глобальные» коннотации, он выглядит как абстрактный «природный» объект – характерно, что при описании тела Портнова акцентированы «засохшие места ветров и дождей» (4, 312). В этом смысле он олицетворяет саму природу, всеобщее производительное начало, пребывающее в латентном, потенциальном состоянии. Строго говоря, подобные качества соответствуют скорее персонажу не мужскому, а женскому15 – немало написано о том, что платоновские героини воплощают Мировую душу, космически-природную стихию и т.п. Однако в «С» гендерная оппозиция не столь явственна и, кажется, вообще не актуальна: в образе Портнова доминирует андрогинное начало – этому соответствует образ разнополых «детей-двоешек», между которыми он в начале рассказа ложится спать, «отклонив жену» (4, 312). В «СИ» оппозиция восстановлена: с Ивановым связаны «огненные» коннотации (Ливингстон 2000, с. 115), а у Маши «волосы… пахнут, как осенние павшие листья в лесу» (5, 418), «пахли природой» (5, 437); к тому же актуализируются «воздушные» мотивы: Маша служит на аэродроме и является подругой летчиков (5, 416), а эпитет «просторная» вызывает ассоциации с безграничным пространством. По мнению А. Ливингстон, героиня «кажется Иванову воздухом, пространством и водой» (Ливингстон 2000, с. 115), М. Дмитровская полагает, что в образе «просторной Маши» воплощена земля (Дмитровская 2003, с. 126–127). Но, думается, не столь важно, с какой именно из этих стихий связана героиня, – точнее будет сказать, что она олицетворяет их все. С другой стороны, образ героя «С» как «земляного» существа16 напоминает миф о творении человека «из праха земного» (Быт. 2:7). Портнов ассоциируется с Адамом – который, однако не получил рай в «готовом» виде, а должен сделать его своими руками для себя и других; это «новый Адам» социалистической эпохи. Характерен эпизод, когда Портнов смотрит (кажется, впервые по возвращении) на спящих детей: «Их отец добыл для них славу будущей жизни, дети же его лежали накануне вечного покоя» (4, 312). Судя по всему, варьируется фраза Евангелия о том, что после дней испытаний и скорби люди «увидят Сына Человеческого, грядущего на облаках небесных с силою и славою великою»17 (Матф. 24:30). Вместе с тем фразеологизм «вечный покой» означает смерть. Но в обоих случаях (хотя оценочный план противоположен) речь идет о перспективе рая, и в целом понятно, что с возвращением Портнова жизнь радикально улучшится. Кстати, отчество героя, Никодимович18, ассоциируется с апокрифическим Евангелием от Никодима, где, в частности, есть сюжет о схождении Иисуса в ад и выведении оттуда в рай всех ветхозаветных праведников, в том числе Адама и Евы (ЭСБЕ 1897, с. 99). Возвращаясь к «глобальным» коннотациям персонажа «С», отметим и такую деталь, как «надпись над вспухшим сердечным соском груди»: «Иван Портнов бронетанковых сил»19 (4, 312). В жизнеподобном аспекте слово «бронетанковый» выглядит как анахронизм: оно вошло в обиход лишь в 1930-х гг.20, а в начале 1920-х гг. не употреблялось. Слово «сил» (вместо, например, «войск») соответствует общей «неправильности» фразы; вместе с тем надпись названа «документом прибывшего человека» (4, 312) – это своего рода «табличка» на его теле. Ясно, что текст «документа» характеризует не столько военную специальность, сколько телесные «кондиции» Портнова: герой, уподобленный земле и воплощающий всеобщее «органическое» начало, вместе с тем наделен «бронетанковыми силами» и отождествляется с несокрушимой машиной21 (предназначенной в том числе для убийства). Закономерно, что впоследствии он станет «начальником всех силовых установок завода» (4, 318). «Сверхвозможностям» героя соответствуют его отношения с электричеством. Стремясь помочь электромотору, Портнов без вреда для себя берется за оголенные провода: «…высокое напряжение било сквозь его тело, но он чувствовал вместо смертельного раздражения лишь небольшую неприятность» (4, 314); «Он прижимал щетки электромотора голыми руками и чистил его коллектор, не чувствуя силы электрического удара (4, 315). Контакт «землеподобного» персонажа с электричеством предваряет тему соединения огня и земли22, которая в «СИ» реализована в отношениях Иванова и Маши (Дмитровская 2003, с. 126–127). В аспекте геоморфных коннотаций можно сказать, что Портнов сам по себе обеспечивает «заземление» и потому не подвержен никакой опасности; хотя если воспринимать героя в человеческой «ипостаси» и рассуждать с позиций техники безопасности, то при «заземлении» поражающая способность тока для него существенно усиливается. Однако следует иметь в виду, что в платоновских произведениях 1930-х гг. – например, в романе «Счастливая Москва» (4, 34) и рассказе «Московская скрипка (4, 339) – актуален возникший у Платонова еще в начале 1920-х гг.23 мотив «лечения» материи, в том числе человеческого тела, с помощью электричества. Поэтому логично предположить, что под воздействием тока высокого напряжения тело Портнова должно еще «упрочиться», обрести дополнительные силы для преобразования мира. К тому же в данном эпизоде вновь возникает намек на сакрализацию героя; будучи машинистом компрессора – «сжимая воздух» (4, 313), Портнов обретает свойства то ли громовержца, то ли его противника: «…сберегал вручную энергию от растраты ее на излишние мелкие молнии» (4, 314). Действия подобного героя (с которым, скорее всего, сходны и другие обитатели «нового» мира) закономерно ведут к смене парадигмы взаимоотношений между природой и цивилизацией – доминирует идея ноосферной революции: «…хотим помочь всемирной природе скорее совершить ее дело»24 (4, 319); «Раньше весь мир был как каменный… <…> А теперь мы города делаем как игрушки25, мир для нас мягче камня, а мы тверже его» (4, 318). Последнее суждение двойственно в оценочном плане, поскольку «игрушечные» города вызывают сомнение в пригодности для жизни; вместе с тем данный образ актуализирует важное свойство героя «С» – детскость. В уже цитировавшемся портрете Портнова примечательно следующее сравнение: «…лицо… круглое и спокойное, как в младенчестве, со смутными глазами, не выражавшими сейчас ничего» (4, 312). Личность героя, проведшего несколько лет в состоянии предельного (точнее, запредельного) напряжения, находится в «онирическом» состоянии, подобном голодному «анабиозу» детей Портнова – недаром он ложится спать между ними словно в качестве «третьего» ребенка. Подчеркнем, что детскость вовсе не тождественна психологической инфантильности; она проявляется прежде всего в субъективной «невыделенности» из мира, отсутствии рефлексии, неразвитом экзистенциальном самоощущении. Подобное состояние можно сравнить с пребыванием эмбриона в материнской утробе. В этом смысле динамика Портнова в «С» есть процесс постепенного «рождения», который сам по себе довольно драматичен: характерно, что зачатый им вскоре после возвращения с войны сын умирает в младенческом возрасте (4, 314) – с точки зрения художественной логики его рождение было «преждевременно», поскольку «эволюция» самого героя еще не началась.
Вначале Портнов показан как могучее бессмертное существо, физически и чувственно «тождественное» природе; затем по ходу фабулы совершается секуляризация его сознания, становление личности. Старшие дети постепенно превосходят отца в интеллектуальном отношении, заявляя: «Ты фактов не знаешь. Тебе учиться пора» (4, 316). Герой сталкивается с дихотомией конкретного и абстрактного, «чувства» и «ума»: «Он мог вытерпеть удар машинной электрической молнии сквозь свое тело, мог передоверить жизнь уцелевшим товарищам, путем смерти в бою с врагами, но работу машины он переживал лишь силой напряжения своего сердца, а в голове было смутно и странно» (4, 317). Поэтому в политехникуме Портнов сперва «сидит с чувством дурака»:
…Мучился в одиночку, пока не приучился думать про чуждые ранее вещи. Ему пришлось для этого воображать в виде предметов, одному ему понятных, числители, знаменатели, десятичные дроби, пропорции, проценты амортизации и многие другие. <…> И только придумав такую систему действия, Портнов начал успешно справляться с наукой, размещая ее навсегда в скважинах своего ума и тела (4, 317).
Такое конкретно-чувственное восприятие мира позволяет сопоставить Портнова с Чепурным, который «вбирал в себя жизнь кусками, – в голове его, как в тихом озере, плавали обломки когда-то виденного мира и встреченных событий, но никогда в одно целое эти обломки не слеплялись, не имея для Чепурного ни связи, ни живого смысла»26 (3, 202). Но если персонаж «Чевенгура», будучи не в силах преодолеть дихотомию конкретного и абстрактного, «делегирует» свои интеллектуальные способности Прокофию, то Портнов находит «компромиссный» вариант: начинает мыслить отвлеченные категории в образной форме, «вживаясь» в них27; поэтому разрыва между чувством и разумом не происходит – герой обретает возможность представлять бытие в виде абстрактных моделей, не теряя в то же время органической связи с миром и способности к эмпатии. Такое «театрализованное» мышление сродни игровой деятельности – детскость героя не исчезает, оставаясь одной из констант его личности. При этом дети становятся для Портнова «более взрослыми товарищами» (4, 318), и в ответ на его фразу о «городах-игрушках» старший сын «по-взрослому» возражает: «…природа очень серьезна… <…> Человеку надо еще много меняться» (4, 319–320). Но для «играющего всерьез» героя28 главное – вечный импульс движения: «Дело в том, что мы идем вперед, а не в том, что идти далеко. Сначала мы сбережем и воспитаем человека на самом низу земли29, а потом далее пойдем» (4, 319). Характерно, что в финале рассказа Портнов мечтает быть «рядом с миллионами выросших детей», – тем самым косвенно подчеркивается и его собственная «детскость». Само собой разумеется, что вынесенное в заглавие слово «семейство» обретает предельно широкое, «всенародное» значение30. Символичен образ «общего облака», которое «надышали» над собой миллионы людей и в котором отражается «электрическое зарево» ночи (4, 319) – зримая светящаяся «душа» общенародного «семейства», совершившего грандиозные преобразования. Важно отметить, что речь идет не об оппозиции природы и цивилизации, а об их ноосферном единстве, «синергийности» естественной эволюции и разумных действий человека. На фабульном уровне эти глобальные достижения выражаются в производственных успехах и бытовом благополучии семьи Портновых. В «новой» реальности их жилище напоминает производство – здесь присутствует «целый цех машин, полезных и опасных»31, так что жена героя, уподобляясь мужу, становится «механиком-практиком» (4, 318). Явную метаморфозу претерпевает и производство как таковое. Проработав долгое время на одном и том же заводе, Портнов незаметно для себя «теряет» его: «…уже не мог найти своего старого рабочего места, где прожил минувшие годы» (4, 318). Однако никакие грандиозные преобразования не могут превзойти беспредельность «серьезной природы», которая подрывает идею достижимости идеала. Вместо тривиальной концепции прогресса, преодоления «природности» и достижения «земного рая» в «С» доминирует идея возвращения, придающая утопии трагический характер. В финале Портнов хочет «снова вернуться… к старой жене» (4, 320), то есть ощущает стремление прожить жизнь по новому «кругу» – вновь испытать «уход» (без чего возвращение невозможно). Портнов обещает младшему сыну, что у того будет зараз рождаться «человек по восемь, по десять, по четырнадцать» детей, но эта комичная фраза звучит в «серьезном» контексте – речь идет о грядущих «белых»: «…cам их будешь бить, тогда узнаешь»; «Расти скорей, пусть тебя белые боятся»32 (4, 319). Получается, что высокая плодовитость способствует прежде всего появлению новых бойцов (характерно, что у Портнова после войны рождались исключительно мальчики, причем тот, с которым он говорит, носит «военное» имя Георгий). Совокупность основных идей рассказа – беспредельность человеческих возможностей, бесконечность поступательного движения и неизбежность возвращений к пройденным стадиям развития – заставляет вспомнить книгу Ф. Ницше «Так говорил Заратустра», влияние которой в платоновском творчестве отмечаются на всем его протяжении 33. Заратустра назван «учителем вечного возвращения» (Ницше 1990, с. 160), и готовность принять возвращение однажды пережитого объявлена ключевой «сверхчеловеческой» способностью:
Я снова возвращусь… не к новой жизни, не к лучшей жизни, не к жизни, похожей на прежнюю:
– я буду вечно возвращаться к той же самой жизни, в большом и малом, чтобы снова учить о вечном возвращении всех вещей,
– чтобы повторять слово о великом полдне земли и человека, чтобы опять возвещать людям о сверхчеловеке (Там же, с. 161).
Возможно, афоризмами Заратустры обусловлены и такие качества главного героя «С», как готовность к вечной борьбе и вечная детскость: «Двух вещей хочет настоящий мужчина: опасности и игры. <...> В настоящем мужчине сокрыто дитя, которое хочет играть» (Там же, с. 47). То, что мотивы Ницше в середине 1930-х гг. были для Платонова вполне актуальны, подтверждается общеизвестным фактом: примерно за год до создания «С» писатель опубликовал главу романа «Счастливая Москва» в виде рассказа под заглавием «Любовь к дальнему». Коллизия «ближнего» и «дальнего» присутствует в целом ряде платоновских произведениях конца 1920-х – начала 1930-х гг., таких как «Котлован», «14 Красных Избушек» и др.
Еще в 1903 г. С. Франк, говоря о философии Ницше, подчеркнул: «Любовь к дальнему, стремление воплотить это “дальнее” в жизнь имеет своим непременным условием разрыв с ближним» (Франк 1990, с. 18). Однако в «С» данные категории не противопоставлены столь драматично, как в названных произведениях Платонова; стремление к «дальнему» не препятствует вполне гуманным отношениям внутри «семейства». Важнейшим фактором оказывается механизм вечного возвращения, которым обусловлен художественный мир рассказа: идея фатального «повторения пройденного» уравнивает людей разных поколений перед лицом общих испытаний.
В «СИ», по понятным причинам, вновь становится актуальной тема высвобождения из-под власти «дальнего» и обретения пути к «ближнему». К данному рассказу обращались многие исследователи, он рассмотрен в целом ряде работ, поэтому не станем подробно говорить о бытовых и психологических мотивировках. Важнее другое: поступки Иванова и его жены, воспринимаемые как супружеская измена, «разнонаправленны» в «философском» отношении. Любовь Васильевна, которая «не стерпела жизни и тоски» и чувствовала, что ее «душа умирала» (5, 430–431), попыталась ощутить «ближнего» буквально, сблизившись с другим мужчиной. Однако цель не достигнута – экзистенциальное состояние героини не изменилось: «…когда он стал мне близким, совсем близким, я была равнодушной» (5, 433). Соответственно, Любовь Васильевна сочувствует (со-чувствует) Семену Евсеевичу с «продрогшей душой», который пытается «отогреться» вблизи чужих детей (5, 431).
Линия отношений Иванова и «просторной Маши» актуализирует противоположную тенденцию. Маша противостоит семье и дому героя именно потому, что ее образ в принципе противоречит идее домашности, оседлости, символизируя открытый, безграничный «большой» мир, которому соответствует идея товарищества, братства, а не родственности и семейности (сравним оппозицию этих категорий в «Чевенгуре»). В Маше как «всеобщей сестре»34 персонифицировано «воинское братство»35, у всех членов которого общая мать – война: характерно, что при встрече на станции Иванов и Маша чувствуют себя «осиротевшими без армии» (5, 417). Платонов «реализует» пословицу «кому война, а кому мать родна», которая в принципе относится к меркантильным людям – Иванов к их числу не принадлежит (Петрушка констатирует, что у отца «мало вещей – одна сумка» [5, 420]). Однако желание «погулять еще немного на воле» (5, 418) и ряд поступков героя свидетельствуют о его «детском» эгоизме – «выпав» из роли отца семейства (за него эту функцию выполняют Петрушка и дядя Семен Евсеевич), он «продолжает» войну в домашних условиях; характерна при этом фраза Иванова: «…я тоже человек, а не игрушка…» (5, 434). При этом автор «СИ» неслучайно обходит тему фронтовых испытаний, акцентируя тыловые лишения и показывая, что в тылу не менее тяжело (если не тяжелее), чем на фронте. Характерно «наивное» суждение того же Петрушки: «Наши бойцы, гляди, какие мордастые ходят, они харчи едят…» (5, 422). Несмотря на сложившуюся в платоноведении привычку трактовать финал «СИ» как «хеппи-энд», нет полной уверенности в том, что «шаг» Иванова навстречу детям окажется окончательным. Главный герой и его «дальнее» навсегда сохраняют память друг о друге. Про Машу сказано, что она «никого не могла забыть» (5, 419) – это вполне адекватно «универсальности» ее образа. Но еще важнее проскользнувшие в начале рассказа слова повествователя, который предупреждает «из будущего», что Иванов «не мог никогда забыть» пахнущие осенней листвой волосы Маши (5, 418). Зов «тревожной жизни» (5, 421) останется актуальным для героя и в «последействии» рассказа. Поэтому слово «возвращение» здесь семантически амбивалентно – может быть понято в том числе как возобновление «незнакомой заросшей дороги» (5, 421), олицетворением которой является «просторная Маша».
Но если в «СИ» подобная перспектива обозначена лишь в качестве слабого намека, то в «С» о ней говорится вполне определенно. Явный, даже несколько форсированный благополучный финал осложнен предчувствием повторения испытаний: сперва главный герой возвращается домой – а в итоге обещано новое наступление той эпохи, которая некогда вырвала Портнова из семьи, заставила «уйти»; причем сам он воспринимает подобную перспективу не только без страха, но с готовностью и даже с удовлетворением.
Начало и конец «С» отмечены онирическими мотивами: в одной из первых сцен говорится про сон на грани смерти, в который погружены дети героя и он сам; в финале же Портнов засыпает, чтобы набраться сил для «ухода» – хочет «отдохнуть, чтобы не умереть преждевременно от старости и утомления» (4, 320); а жена героя плачет, словно прощаясь с ним навсегда. В «С» нет темы супружеской неверности, однако характерно намерение Портнова «снова вернуться… к старой жене» (4, 320): в слове «старая» наряду с возрастной семантикой (немолодая) присутствует значение «прежняя»36. Уход от жены на «битву и победу» (4, 320) – своего рода «измена»; герой, испытывающий подобное желание, внутренне раздвоен, принадлежит взаимоисключающим жизненным парадигмам. Таким образом, в «С», вопреки утопическому антуражу, доминирует императив вечного возвращения и «вечного ухода». В «СИ», несмотря на убогость послевоенного быта и «истонченность» межличностных отношений, выражена надежда на то, что «возвращение» станет окончательным.
Напоследок заметим, что само повторное обращение Платонова к прежнему сюжету выглядит эстетически значимым. «СИ» на фоне «С» воспринимается как автобиографическая иллюстрация модели вечного возвращения – автор рассказов «вписывается» в нее, отождествляясь со своими героями.
Новые территории. (Поэтика Андрея Платонова. Сб. 2)
М., 2015.
Литература
Гоголь 1937 – Гоголь Н.В. Полн. собр. соч. [В 14 т. М.; Л.] 1937. Т. 2.
Дмитровская 2003 – Дмитровская М. «Огненная Мария» // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. М., 2003. Вып. 5.
Зиммель 1928 – Зиммель Г. Гёте. М., 1928.
Кеба 2001 – Кеба А.В. Андрей Платонов и мировая литература XX века: типологические связи. Каменец-Подольский, 2001.
Корниенко 2010 – Корниенко Н.В. Комментарии // Платонов А. Собрание: В 8 т. М., 2010. Т. 4.
Ленин 1970 – Ленин В.И. Полн. собр. соч.: В 55 т. 5-е изд. М., 1970. Т. 42.
Ленин 1974 – Ленин В. И. Полн. собр. соч. М.. Т. 40.
Ливингстон 2000 – Ливингстон А. Мотив возвращения в рассказе А. Платонова «Возвращение» // Творчество А. Платонова: Исследования и материалы. СПб., 2000. Кн. 2.
Ницше 1990 – Ницше Ф. Соч.: В 2 т. М., 1990. Т. 2.
Платонов 2000 – Платонов А. Записные книжки. Материалы к биографии. М., 2000.
Пришвин 1983 – Пришвин М.М. Собр. соч.: В 8 т. М., 1983. Т. 3.
Сталин 1951 – Сталин И.В. Соч. М., 1951. Т. 13.
Сталин 1997 – Сталин И. В. Соч. М., 1997. Т. 14.
Франк 1990 – Франк С.Л. Соч. М., 1990.
Шепард 1994 – Шепард Дж. Любовь к дальнему и любовь к ближнему в творчестве А. Платонова // «Страна философов» Андрея Платонова: Проблемы творчества. М., 1994. [Вып. 1.]
ЭСБЕ 1897 – Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.Е. Ефрона: В 86 т. СПб., 1897. Т. 21.
Яблоков 2001 – Яблоков Е.А. На берегу неба: Роман Андрея Платонова «Чевенгур», СПб., 2001.
Яблоков 2005 – Яблоков Е.А. Нерегулируемые перекрестки: О Платонове, Булгакове и многих других. М., 2005.
Примечания
Более известен под заглавием «Возвращение.
В писавшемся одновременно с «С» романе «Счастливая Москва» присутствует персонаж с «родственной» фамилией Сарториус: лат. sartor – портной.
Фразу можно «буквально» понять в том смысле, что мир наступил лишь в некоем периферийном регионе. Однако, исходя из фабульной ситуации, ясно, что война окончилась «в целом» – враги выдворены с территории страны, и не на одном, а на нескольких (если не на всех сразу) участках границы: поезда приходят в Москву «с юга, востока, с запада и севера, со всех концов войны» (4, 311) – в таком контексте слово «конец» сочетает пространственную и временную семантику.
Портнов отсутствует дома шесть лет (4, 310), то есть, по-видимому, был мобилизован при начале Первой мировой войны, в 1914 г.
Ср. роман «Счастливая Москва», где героиня, долго существовавшая «с уснувшей душой», «очнулась» от сна «в тот год, когда окончились все войны» (4, 11–12).
Согласно закону, принятому Верховным Советом СССР 23 июня 1945 г., она началась с 5 июля (завершилась же только в 1948 г.).
Иванову «лет тридцать пять» (5, 417); Портнову, исходя из возраста его детей – «лет по восьми-девяти» (4, 310), – тоже за тридцать. Жена Портнова при этом названа «пожилой женщиной» (4, 310), но характеристика относится не к биологическому возрасту: впоследствии у нее рождается еще трое детей. Кстати, Иванов (правда, с точки зрения Маши) тоже «пожилой человек» (5, 417).
Характерно, что отношения с Машей завязываются вследствие опоздания поезда и этим же опозданием Иванов мотивирует просьбу о поцелуе (5, 417).
Кстати, они такого же возраста, как младший брат Платонова Сергей Климентов (род. 1911), у которого, однако, не было сестры-близнеца. Пример «обратной» трансформации автобиографического мотива – смерть сына Портнова, отравившегося грибами. По такой же причине в 1921 г. (когда начинается действие рассказа) умерли брат и сестра писателя Дмитрий и Надежда Климентовы – но в «С» погибает лишь мальчик, а умершей девочки нет.
Сходные родственно-возрастные аберрации налицо в связи с Петрушкой. Ср. первый вопрос мальчика к Иванову, обнявшему его на вокзале: «Ты отец, что ль?» – и «неадекватную» ответную реплику: «Здравствуй, Петр Алексеевич!» (4, 419). В восприятии отца Петрушка «походит на маленького, небогатого, но исправного мужичка» (5, 419); хлопоча по хозяйству, он ведет себя как «маленький взрослый» (5, 422), а в сцене ночного объяснения родителей обнаруживает умудренность и «всеведение» (5, 436).
В последней сцене разговора с Портновым сын Сергей говорит, что «проходит космическую физику» (4, 318–319), то есть является студентом. Характерно, что Сергей и его сестра Мария в финале «С» имеют такой же возраст, что и «просторная Маша» в «СИ», которая «до войны в десятилетке была» (5, 419), а в фабульном настоящем ей 21-22 года.
Отметим кстати, что в 1935 г. явно «опасным» элементом выглядела фигура «председателя Московского совета», который помогает Портнову на производстве, затем присутствует на похоронах его сына, собственноручно опуская «маленький гроб» в могилу и произнося «из глубины земли» краткое прощальное слово (4, 314–315). Председателем Моссовета в 1918–1926 гг. являлся Л. Каменев; в середине 1930-х он находился в заключении: после убийства С. Кирова был арестован и в начале 1935 г. приговорен к пяти, а в июне того же года – к десяти годам тюрьмы. Расстреляют Каменева позже, в августе 1936 г., но намеченная в платоновском рассказе «связь» председателя Моссовета с могилой выглядит многозначительным намеком.
Кажется, что в тексте «С» имеется еще один значимый «сигнал» середины 1930-х гг. Открывающая второй абзац фраза «Жить теперь постепенно становилось лучше» (4, 310) читается как вариация «лозунга», провозглашенного 17 ноября 1935 г. на Первом всесоюзном совещании стахановцев: «Жить стало лучше, товарищи. Жить стало веселее» (Сталин 1997, с. 85). Однако платоновский рассказ создан несколькими месяцами раньше этого события – уже в марте 1935 г. он был раскритикован А. Щербаковым на Втором пленуме правления ССП (см.: Корниенко 2010, с. 602).
Строго говоря, определения «нежилая» и «вскопанная» выглядят взаимоисключающими: вскапывание предполагает субъекта и цель деятельности. Можно предположить в «С» ассоциативную связь с метафорой из пьесы Л. Андреева «Савва» – «голый человек на голой земле», которая «реализована» в ряде платоновских произведений, например в романе «Чевенгур» (см.: Яблоков 2001, с. 58, 142–143).
Сходный, хотя не столь парадоксальный оборот встречаем в романе «Счастливая Москва» и рассказе «Московская скрипка», где Сарториус – человек «с неточным широким лицом, похожим на сельскую местность» (4, 41, 320).
Отметим примечательные в данном контексте формулировки: «Семья Портнова прибавилась – через год у него родился еще один ребенок, мальчик» (4, 313); «У самого Портнова на протяжении двух следующих лет родилось двое детей, оба – мальчики» (4, 315). Из того же ряда вопрос младшего сына Портнова: «А дети по скольку будут тогда рожаться у меня?» (4, 319).
Израненное тело Портнова лишено «нормальных» антропологических пропорций и эстетически непривлекательно – «его невозможно было погладить или обнять как-либо» (4, 312); поэтому уместны ассоциации с гоголевским Вием: «Весь был он в черной земле. Как жилистые, крепкие корни, выдавались его, засыпанные землею, ноги и руки» (Гоголь 1937, с. 217).
С этим же эпизодом Евангелия связана сцена в романе «Чевенгур», где коммунары бегут за неизвестным, которого, судя по всему, принимают за Мессию: «По горизонту степи, как по горе, шел высокий дальний человек, все его туловище было окружено воздухом, только подошвы еле касались земной черты» (3, 335).
Значение имени Никодим – «победа народа», «народ-победитель».
В «СИ» столь же «эмблематичным» является прозвище «Маша – дочь пространщика» (5, 416), которое ассоциируется не столько с простыней, сколько с идеей пространства, простора.
С 1929 г. подразделения РККА, имевшие на вооружении танки и т.п., официально назывались механизированными войсками, а автобронетанковыми стали именоваться лишь с 1936 г.
Ср., например, «железного человека» Кузьму в пьесе «Шарманка» (7, 57).
Оппозиция «стихий» присутствует и в подтексте эпизода остановки компрессоров: председатель Моссовета договаривается с электростанцией, чтобы для экономии тока была отключена его подача к водопроводным насосам (4, 314), – фигурально говоря, «воздуху» требуется «огонь», и ради этого жертвуют «водою».
Так, в «Рассказе о многих интересных вещах» изображен «Опытно-исследовательский институт по индивидуальной антропотехнике», где «бессмертная плоть… делается из прочной целомудренной плоти посредством электричества» (1, 376, 379–382).
Та же мысль присутствует в «Ювенильном море» (2, 374, 379) и ряде других платоновских произведений 1930-х гг.
Образ заставляет вспомнить фразу из речи Сталина на Первом Всесоюзном съезде колхозников-ударников 19 февраля 1933 г.: «…главные трудности уже пройдены, а те трудности, которые стоят перед вами, не стоят даже того, чтобы серьезно разговаривать о них. Во всяком случае, в сравнении с теми трудностями, которые пережили рабочие лет 10–15 тому назад, ваши нынешние трудности, товарищи колхозники, кажутся детской игрушкой» (Сталин 1951, с. 243).
С подобными коллизиями сталкивается и Иван Гвоздарев, персонаж неоконченной повести «Дар жизни» (см.: 6, 209–210).
Сходной способностью обладает Федор, муж героини рассказа «Фро» (см.: 4, 413–414).
В этом отношении Платонов близок М. Пришвину – например, его «программе», намеченной в очерке «Охота за счастьем» (1926): «…я могу жить играя, и впредь труд мой будет игрой. Только надо смелей и смелей играть, заметая за собой все следы пота и слез» (Пришвин 1983, c. 18). Ср. «постулат» И.В. Гёте, приведенный в посвященной ему книге Г. Зиммеля: «Главное, ничего не делать профессионально, это мне претит. <…> Всё, что я могу, я хочу делать играя, чтобы пришлось как придется и до тех пор, пока охота к этому не пропала. Так играл я в своей юности, бессознательно: так я буду продолжать сознательно и всю мою жизнь» (цит. по: Зиммель 1928, с. 14–15). Комментируя это суждение, Зиммель пишет: «…человек лишь тогда цельный человек, когда он играет, т.е. лишь в игре как формальном принципе человек слагает с себя все то, чем предмет как таковой его детерминирует; это лишь изживание энергий его существа; его уже больше не гнетет тяжкая чужеродность предметных порядков, но достижения его определяются исключительно его хотением и силой. Такая игра, однако, не исключает крайнего напряжения, даже крайней опасности» (Там же, с. 16).
Эта фраза, с учетом «земляных» коннотаций образа Портнова, может быть воспринята как автоописание.
Соответственно, сквозь образ отца семейства «просвечивает» фигура политического вождя (хотя прямых аллюзий, кажется, нет). Ср. платоновскую запись 1935 г.: «Истина в том, что в СССР создается семья, родня, один детский милый двор, и Сталин – отец или старший брат всех, Сталин – родитель свежего ясного человечества, другой природы, другого сердца» (Платонов 2000, с. 157). Спустя непродолжительное время, 12 апреля 1936 г. в передовице газеты «Правда» Сталин будет «официально» назван отцом народов СССР. О возможной сталинском дискурсе в «СИ» см.: Яблоков 2014, с. 566.
Кстати, стиральные машины и пылесосы, которыми в «С» активно пользуются (и даже, благодаря Портнову и его жене, ремонтируют их) домохозяйки (4, 318), в СССР в 1930-х гг. не производились – для бытовых нужд их стали выпускать только в начале 1950-х гг.
Представление о неизбежности грядущего цикла войн (иначе говоря, новой мировой войны) вполне соответствовало программной установке коммунистической партии – можно сказать, что Портнов «усвоил» тезисы большевистских лидеров, звучавшие еще в ту эпоху, когда начинается действие «С». Например, 6 марта 1920 г. на торжественном заседании Московского Совета (характерно, что его председатель выступает персонажем рассказа), посвященном годовщине III Интернационала, Ленин говорил: «…все видят, что новая такая же война неизбежна, если у власти останутся империалисты и буржуазия. <…> Никто не знает того, где и как она прорвется, но все видят и знают и говорят о том, что война неизбежна и готовится снова» (Ленин 1974, с. 210–211). Та же мысль высказана на VIII Всероссийском съезде Советов 22 декабря 1920 г. в докладе о внешней и внутренней политике: «Мы кончили одну полосу войн, мы должны готовиться ко второй; но когда она придет, мы не знаем, и нужно сделать так, чтобы тогда, когда она придет, мы могли быть на высоте» (Ленин 1970, с. 143–144).
О связи платоновского мировоззрения и творчества с ницшеанскими идеями: Шепард 1994; Кеба 2001, с. 53–65; Яблоков 2005, с. 133–149.
Можно было бы сказать, что Иванов вступает с Машей в инцестуозную связь как с «сестрой» и «дочерью», однако более важно, что в ее образе воплощено беспредельное женское начало, для которого конкретные «роли» несущественны и по отношению к которому моральные категории недействительны. Напротив, жизнь Любови Васильевны («вопреки» ее имени) лишена «плоти» – недаром телесная измена мужу не связана для нее ни с какими эротическими ощущениями: «…не была я с ним женщиной» (5, 433).
Сходным образом в романе «Счастливая Москва» героиня отождествлена с Красной армией (4, 25). Характерно, что у Москвы большое тело (4, 17, 22), как у «просторной Маши», и она столь же отзывчива по отношению к мужчинам. Притом Комягин фактически «отождествляет» имена Москва и Маша: зовет героиню «сокращенно» Мусей (4, 87), используя уменьшительную форму имени Мария.
Реализован характерный для Платонова архаический мотив regressus ad uterum (возвращение в чрево), представленный, например, в романе «Чевенгур» (смерть машиниста-наставника, финальный уход Александра Дванова в озеро Мутево и пр.). Герой возвращается к «жене-матери», чтобы с ее помощью обрести «новое рождение» и вновь уйти в «большой» мир.
